В целом, непонятно, с первого взгляда, зачем продолжаются нападки на Лысенко и Мичурина. Ну Лысенко еще можно как-то за уши притянуть - сын крестьянина, всем обязан Советской власти, первый директор первого советского Института генетики, сессия ВАСХНИЛ, опять же. Тут еще понятно - ни французскими булками похрустеть, в смысле блаародного происхождения, ни о жертве репрессий поплакать. Вот и приходится натягивать на него маскарадный костюм "сталинского сатрапа от науки". Хотя никаких доказательств сатрапства отыскать не удилось, как ни старались. Лысенко все равно выходит человеком, всю жизнь интересовавшимся только наукой, как академической, так и прикладной.
Но Мичурин вообще безобидный, жил себе в маленьком городишке Тамбовской области, разводил сады-огороды, политикой не интересовался. К тому же, происхождение и биография вполне булко-хрустабельное - сын священника, учился и сформировался как ученый задолго до революции.Но почему-то вызывает такое же лютое неприятие, как и Лысенко.
И еще интересная статья: Н.Л.Кременцов "Американская помощь в советской генетике", как наши интриганы умудрились и американцев втянуть в свои разборки. И, собственно, что подразумевалось под "низкопоклонством перед Западом" в послевоенные годы.
Но это все дела давно минувшие, для современной науки имеющие такое же значение, как научная борьба Коперника или Галилея. Но почему-то Мичурин и Лысенко и сейчас кому-то покоя не дают.
Для широкой публики придумали объяснение, что "Лысенко, опираясь на идеи Мичурина, боролся с генетикой". Что является чудовищным абсурдом, поскольку Лысенко и был советским генетиком №1. А советская генетика в 1930-40-е годы пользовалась заслуженным международным авторитетом, многие западные (американские) генетики годами работали в советских лабораториях. Так что получается Лысенко, будучи одним из ведущих генетиков в мире, одновременно боролся с генетикой.
Для шизофренической либерастической пропаганды сойдет, но для нормальных людей получается дикость.
А все дело в том, что пропагандисты подменили термины. Во времена Лысенко борьба шла не между генетиками и антигенетиками, а между морганистами и агробиологами.
Морганисты - это была группа людей, "хотевших странного" и отстаивавшие, с точки зрения современной, какие-то сказочно нелепые идеи.
Ну к примеру, вначале они говорили, что наследственность организма определяется некоей "зародышевой плазмой", вечной и неизменной. Плазма сия, мало того, что существовала предвечно и оставалась неизменной на протяжении миллионов лет, еще и содержится только в половых клетках. Весь остальной организм, "сома", это не более, чем оболочка для зародышевой плазмы. Причем оболочка инертная и не обладающая никакой собственной наследственностью. А тупо воспринимающей влияние зародышевой плазмы. При этом зародышевая плазма никак не зависит от внешней среды, а если и мутирует, то только подчиняясь собственным, внутренним хотелкам.
Потом, в начале 20 века, когда опытным путем выяснили, что половые клетки могут изменяться под воздействием радиации и химических веществ, морганисты на ходу переобулись и сказали, что да, зародышевая плазма может мутировать, но все равно все в организме подчинено некоему загадочному "гену", который находится в протоплазме только половых клеток, но где именно и как сей "ген" выглядит, неизвестно.
В 1920-е годы микроскопы стали более совершенными и генетики разглядели строение клеточного ядра и увидели хромосомы. Морганисты тут же заявили, что загадочный "ген" содержится в хромосомах. Что это некая специальная, невидимая часть хромосом. Но по-прежнему настаивали, что за наследственность отвечают только половые клетки.
Потом, уже в 1950-е годы, была открыта двойная спираль ДНК и доказано, что ДНК содержится во всех клетках и везде происходит ее репликация - считывание и воспроизведение генетической информации.
Понятно, что морганисты немедленно заявили, что они всегда именно это и имели в виду. Но продолжали стойко держаться двух своих последних бастионов - что наследственная информация содержится только в клеточном ядре и что приобретенные признаки не наследуются.
Ну в 1960-е годы, естественно, было открыто, что наследственная информация содержится не только в ядре, но и в митохондриях, в эндоплазматической сети и в других внутриклеточных структурах. В 1983 году американские генетики даже получили за это открытие Нобелевку.
В 1980-90-е было надежно доказано наследование приобретенных признаков у растений. Сейчас уже собраны доказательства наследования приобретенных признаков у насекомых, у птиц. Не знаю, оформлены эти данные как-то официально-теоретически, или нет. Но это неважно, потому что сейчас не об этом.
Лысенко, Мичурин и ГМО. 2.
Оригинал взят у lopuhsurepkin в Лысенко, Мичурин и ГМО. 2.
Самое смешное, что Лысенко еще в начале 1930-х доказывал морганистам, что хромосомы это материальные носители наследственности. А морганисты сопротивлялись, не верили. Так же долго они сопротивлялись и идее о том, что наследственная информация может меняться под влиянием окружающей среды.
Морганисты упорно утверждали, что наследственная информация вечна и неизменна. Ну здесь хоть понятна идеологическая подоплека. Тогда в мире, и в Советском Союзе, в том числе, еще были сильны позиции евгеники. Условно говоря, деления человечества на сорта и породы. Только на Западе с помощью евгеники обосновывали деление людей на классы. А советские евгенисты хотели работать над выведением новых людей. Разрабатывали проекты человеководческих ферм для клонирования самых ценных экземпляров человеческой породы.
В СССР правительство вовремя спохватилось и остановило бурную активность "человеководов". Некоторых, например, главного "человековода" Кольцова, пришлось даже репрессировать.
На Западе, после евгенических экспериментов в гитлеровской Германии, евгеника тоже временно стушевалась и отошла в тень.
Теория об изменении врожденных качеств под влиянием внешней среды, кроме всего прочего, прекрасно укладывалась в антропологический оптимизм большевиков. "Человек хорош, это жизнь плоха, измените жизнь к лучшему и человек улучшится". Всевозможные идеи перевоспитания преступников, рассматривавшие преступления как родимые пятна капитализма также прекрасно подтверждались данными агробиологии. Если, изменяя внешние условия, можно переделывать-перевоспитывать растения, то, наверное, можно перевоспитать и людей, если сделать условия их жизни более человечными?
История показала, что все не так просто, человеческая природа не так легко поддается переделке. Но, в общем, эти идеологические споры не объясняют, почему так лютуют в наше-то время вокруг Мичурина и Лысенко?
Возможно, это очередная попытка замылить приоритет советской науки? Тоже не получается. Ну да, американцы и англичане в 1960-80-е годы наполучали Нобелевок за "открытия", которые Мичурин с Лысенко предвидели за 30-50 лет. Но, во-первых, западные ученые пришли к этим открытиям самостоятельно. Во-вторых, даже если все они тайно, по ночам, перечитывали "Агробиологию", все равно они проделали огромную работу и все равно инструментальное подтверждение эмпирических идей заслуживает отдельной награды. В-третьих, несколько Нобелевок это слишком мелко, чтобы быть причиной для такого долгого и бурного кипения страстей вокруг мичуринской биологии.
Лысенко, Мичурин и ГМО. 3.
Оригинал взят у lopuhsurepkin в Лысенко, Мичурин и ГМО. 3.
И тут вспоминаются три волшебные буквы - ГМО. Мне кажется, в этом все дело. Мичурин и Лысенко, путем многолетней работы создали надежные и простые методы выведения новых и улучшения существующих сортов растений. Доступных каждому колхознику или фермеру.
Недаром при Сталине повсюду, чуть не в каждом колхозе, при каждой школе создавались опытные делянки, лаборатории, развивалось юннатское движение, колхозников побуждали заниматься селекцией. Доказывали, что самостоятельная работа по улучшению природы доступна каждому.
А что сейчас? Работы по селекции превратились в очень дорогостоящее занятие для избранных стран. Ведутся в нескольких закрытых лабораториях, под покровом коммерческой тайны. Методами, далекими от простых и естественных приемов мичуринцев. Полученные результаты посредством патентов тут же делаются собственностью ТНК. Фермеров вынуждают покупать семена только у этих ТНК. Причем новый посевной материал надо покупать постоянно. Все это дает многомиллиардные прибыли. Безусловно, Мичурин и Лысенко со своими методами это худшие враги Монсанто и других гигантов по производству ГМО.
Здесь еще надо вспомнить добрым словом Вавилова. Он вовсе не был генетиком, как пытается внушить пропаганда. Вавилов заведовал отделом прикладной ботаники. И совершил научный подвиг, собрав по всему миру самую полную коллекцию семян. Ту самую, которую ученые сохранили в блокадном Ленинграде, умирая от голода. В 90-е американцы вели переговоры о покупке этой коллекции. Не знаю, продали ее или нет. Если нет, то эта коллекция - единственное спасение России от всемогущих ТНК. Потому что сейчас все оригинальные сорта сельскохозяйственных растений запатентованы и находятся в собственности ТНК. А вавиловская коллекция - это неисчерпаемый источник наших собственных сортов, которые мы можем сеять когда и как хотим, ничего не покупая за бешеные деньги и не дожидаясь милостей от всяких Монсанто.
Сохранилось немало и других свидетельств о дружбе двух растениеводов. По просьбе Вавилова американские семенные фирмы посылали Мичурину нужные ему семена и посадочный материал. В библиотеке Ботанического института АН СССР в Ленинграде я видел экземпляр второго тома мичуринских "Итогов полувековых работ". На титульном листе характерным почерком Ивана Владимировича выведено: "Многоуважаемому президенту Академии сельскохозяйственных наук СССР академику Николаю Ивановичу Вавилову на добрую память от автора - И. В. Мичурина. 8 апреля 1933 года".
Последний раз Вавилов приехал в Мичуринск в сентябре 1934 года. Город вместе со всей страной праздновал шестидесятилетие научной деятельности знаменитого плодовода. Медь оркестров, галстуки пионеров, яркие костюмы гостей с Украины, Кавказа и из Средней Азии сливались с золотом и багрянцем плодоносных садов. Вечером 20 сентября в городском театре состоялось чествование великого садовода. Первое слово от имени двух академий произнес Вавилов: "Академия наук и мы, научные работники, все мы гордимся иметь в своей среде Ивана Владимировича Мичурина. Его подвиг показывает, как надо жить и как надо работать". Слова о том, что Мичурин достоин быть в среде членов Академии наук СССР, не случайно прозвучали в тот день. Через несколько месяцев, первого июня 1935 года, в протоколе общего собрания Академии наук СССР появилась запись: "Непременный секретарь доложил заявление двенадцати действительных членов Академии наук об избрании в почетные члены И. В. Мичурина". Первым подписал заявление Вавилов. Он же составил его текст. Вечером того же дня состоялось тайное баллотирование кандидатуры нового академика. Мичурин был избран почетным членом АН СССР сорока голосами. Против голосовало четыре человека.
Неделю спустя, 7 июня 1935 года, Мичурина не стало. Все газеты страны опубликовали траурное сообщение. На следующий день в "Правде" вышла статья Вавилова. Называлась она кратко - "Подвиг". Крупнейший биолог-теоретик Советского Союза не только высочайшим образом оценил подвиг Мичурина-практика, но и воздал должное мичуринскому теоретическому наследию. "Его труд проникнут материалистической философией, и многие положения его совершенно оригинальны. Во всех своих трудах Мичурин зовет к самостоятельности, к творческой работе".
Такова правда об отношениях между Вавиловым и Мичуриным. Казалось бы, из приведенных фактов мудрено сделать вывод о том, что Вавилов "антимичуринец". Но нашлись люди, которые заявили тем не менее, что хотя Николай Иванович и не был личным врагом Ивана Владимировича, но он противник, враг теоретических принципов Мичуринской селекции, а посему...
Проверим и это обвинение.
Обращаясь к молодежи, восьмидесятилетний старец, призванный мастер селекции Иван Мичурин, призывал молодых исследователей спорить с ним, а если у оппонентов есть свои собственные проверенные наблюдения, то, не стесняясь, опровергать его, Мичурина, взгляды. В этих словах весь Иван Владимирович - человек труда, собственными руками добывающий факты науки, с достоинством и симпатией глядящий навстречу новому поколению.
Спорить с учителями - великая традиция науки. Физиолог Клод Бернар оспаривал теории горячо любимого своего руководителя Мажанди, хирург Николай Пирогов опровергал своих предшественников в хирургии, Леон Орбели далеко не во всем соглашался с великим Павловым. Старая академическая формула "просят возражать", которой пользуются в научных журналах для того, чтобы разжечь дискуссию, могла бы послужить эпиграфом к истории любой науки. Позволительно даже утверждать, что только в противоборстве с прежде установленными истинами и развивалось от века человеческое знание. Больше того. Именно несогласные, упрямцы, готовые подвергнуть проверке любой тезис предшественников, достигли в науке более всего.
Вавилов был из упрямцев. В книге английского естествоиспытателя Р. Грегори 8, которую он отредактировал и снабдил предисловием, приведены слова, с которыми он, несомненно, был солидарен: "Прогресс заключается в поправках, вносимых в предыдущие исследования. Вот почему так важна для прогресса науки критика". Чувство критики не покидало Николая Ивановича при общении с самыми знаменитыми исследователями. Обучаясь в Англии, он высказывал свое несогласие с Дарвином, исписывая обложки и поля книги великого биолога весьма резкими замечаниями. Даже любимый учитель Вильям Бэтсон не избег нелицеприятной критики дотошного ученика. По поводу одной из последних бэтсоновских статей Вавилов со всей откровенностью заявил: "Мистер Бэтсон, как говорят в Туркестане, "кончает базар" и уже потерял то свойство, которое особенно нужно в научной работе: "жизненную подвижность"..." 9 Короче: в научных спорах Вавилов на лица не взирал. Его принцип на этот счет, очевидно, состоял в том, что научный анализ, научная проверка должны быть тем строже, чем крупнее открытие. Открытия селекционера Мичурина относились к весьма значительным. И Николай Иванович несколько раз давал требовательный и доброжелательный анализ творчества садовода.
Особенно обстоятельно изложил Вавилов свое мнение в статье "Праздник советского садоводства" 10. Он проследил три последовательных этапа, которые прошел Мичурин от первых неудачных экспериментов до полной победы своего метода. После того как длительная акклиматизация южных сортов не оправдала себя, Иван Владимирович обратился к отбору сеянцев, взращенных из семян лучших, опять-таки, южных сортов. Снова неудача. Только после этого он понял, что продвинуть плодоводство на север нельзя без скрещивания южан с северянами и без дальнейшего жесткого отбора.
Крупнейшая заслуга Мичурина, по мнению Вавилова, состояла в том, "что он, как никто в нашей стране, выдвинул идею отдаленной гибридизации, смелой переделки видов растении путем скрещивания их с другими видами и научно и практически доказал правильность этого пути" 11. Именно по этому мичуринскому направлению развивалось и развивается современное плодоводство. Именно этим путем И. В. Мичурин вывел около 350 различных сортов яблонь, груш, слив, абрикосов, персиков, винограда.
Вторая идея, которую так же очень высоко оценил у Мичурина Вавилов, была идея "широкой мобилизации сортового материала для скрещивания". В маленьком Козлове, раньше чем в самых блистательных питомниках мира, начали использовать для улучшения местных сортов дикорастущие, холодостойкие и болезнеустойчивые формы плодовых деревьев из Сибири, Канады, горного Китая, Тибета, с Дальнего Востока. "И. В. Мичурин первый понял исключительное значение смелого, широкого привлечения диких и культурных форм из трех основных очагов плодоводства в умеренных зонах, именно из Северной Америки, Юго-Западной Азии (включая Закавказье и Северный Кавказ) и Восточной Азии" 12. Кто, как не Вавилов, великий собиратель растительных ресурсов земли, творец мировой коллекции семян культурных растений, мог понять эту сторону поисков Мичурина? По существу, оба растениевода, независимо друг от друга, пришли к выводу, что отечественное сельское хозяйство (и в том числе русский сад) нужно обновить за счет растительных богатств земного шара.
Об этой великолепной находке Мичурина Николай Иванович не раз напоминал вировцам. Отправляя в том же 1934 году группу сотрудников на Дальний Восток, он как бы в укор себе говорил: "Просто неприлично становится... Абиссинию мы понимаем, а на Дальнем Востоке занимаемся болтологией, и кончилось тем, что [тамошний] материал [для гибридизации плодовых] вовлек Мичурин..." 13
Однако, сторонник хромосомной теории наследования признаков, Николай Иванович не мог согласиться со всеми приемами и выводами селекционера-плодовода. В частности, он совершенно не мог принять утверждение Мичурина о том, что так называемые вегетативные гибриды (потомки двух сращенных между собой различных растений) полностью подобны гибридам, полученным половым путем, то есть в результате скрещивания. (Кстати сказать, современная биология окончательно опровергла "учение" о вегетативной гибридизации как ненаучное. Высшая аттестационная комиссия СССР даже не рассматривает диссертации, написанные на эту тему.)
Почему у Мичурина, современника Моргана и Меллера, могли возникнуть такие ошибки?
Надо напомнить, что, хотя наиболее значительные открытия в генетике, те, что полностью перевернули старые представления о переносе наследственности, были сделаны в тридцатых годах нынешнего столетия, Мичурин, которому перевалило уже за семьдесят пять, не мог следить за быстро развивающейся мировой наукой. Тут нет его вины. Русский селекционер-самоучка и без того внес в биологию немалый вклад.
Было, однако, в работе Мичурина много и ненаучных, интуитивных приемов, методов, стоящих на грани "чудотворства". Представление о таких приемах дает устный рассказ саратовского селекционера Николая Ананьевича Тюмякова, который навестил Козлов в 1926 году.
"Горшков (ближайший сотрудник Мичурина. - М. П.) обратился к Ивану Владимировичу: "Иван Владимирович, когда же мы займемся браковкой сеянцев?" Мичурин поднялся: "Пошли сейчас". Взял свою тросточку, пошел. Был он в солидном возрасте, но пошел быстро. Пришли на посадки молодежи 14. Иван Владимирович остановился, что-то делает. Я спрашиваю, что это он делает? "А это он метку свою ставит", - отвечает Горшков. Я заинтересовался, подхожу. Иван Владимирович... остановился около одного [деревца], потрогал рукой почку, пощупал лист и говорит: "Немного кисловат будет, ну ничего". Вытащил из кармана ленту свинцовую, она у него заготовлена была, номера пробиты, оплел вокруг веточки и пошел дальше...
Я потянул за руку Горшкова, шепотом спрашиваю: "Возраст сказывается?" Иосиф Степанович в ответ: "Нет, говорит, мы сами так думали. Но вот опыт его такой. Пощупает: "Кисловат будет, ну ничего." И представьте, старик не ошибался". Я говорю: "Ну, а завтра что будет?" - "Да вот пять меток он поставил, это значит, завтра я их высажу, а остальные мы выкорчуем и выкинем. Кисловаты или не кисловаты, это будет известно через несколько лет, а мне, говорит, площадь сейчас нужна"" 15.
Эпизод, рассказанный селекционером Тюмяковым, едва ли нуждается в комментариях. Его дополняет генетик Н. В. Тимофеев-Ресовский. Еще в 1923 году на Всероссийской сельскохозяйственной выставке он по просьбе Вавилова пытался объяснить Мичурину, что такое генетика. Разговор продолжался довольно долго, но, несмотря на все усилия Тимофеева-Ресовского, втолковать садоводу суть идей Менделя и Моргана так и не удалось 16. Тем не менее вокруг Ивана Владимировича нашлись люди, пожелавшие представить его безгрешным теоретиком. Они решили использовать возникшую в 30-х годах всенародную симпатию к Мичурину, для того чтобы создать в Козлове научно-исследовательский институт генетики. Очевидно, кое-кому не терпелось погреть руки на славе великого садовода. По этому поводу президент Всесоюзной сельскохозяйственной академии Н. И. Вавилов писал видному плодоводу В. Л. Симиренко: "Товарищи из Козлова используют всуе имя И. В. Мичурина. В писаниях Ивана Владимировича при всех его больших заслугах есть много элементов ненаучности, так же, как и у Бербанка. Дискутировать эти вопросы можно только в спокойной обстановке при достаточной подготовленности аудитории и судей, что, как Вы знаете, бывает не всегда... Одно дело большие заслуги Мичурина, ценность выведенных им сортов и ценность Ивана Владимировича самого как труженика, пятьдесят лет упорно и талантливо работающего, а другое дело - научная селекция, научное плодоводство. Для Ивана Владимировича они вовсе не были обязательны; по существу, его работа была его индивидуальным делом, с института же мы спросим науку. И то легкомыслие и, по-видимому, небольшой багаж, который свойствен ряду товарищей в Козлове, найдет объективную оценку в стране если не сегодня, то завтра" 17.
В этой оценке, думается, нет для Мичурина ничего обидного. Вавилов как крупный биолог-теоретик с одобрением относится к практическим достижениям селекционера Мичурина. Но при этом он откровенно обнажает ряд ненаучных, слабых мест мичуринской теории. Вавилов заметил, что в работах Мичурина биологические теории по существу играют очень малую роль. Как и американец Лютер Бербанк, селекционер из русского города Козлова очень многого добился в своем саду за счет своей интуиции и огромного опыта. Да Мичурин и сам, как всякий крупный исследователь и человек, никогда не выдавал свои взгляды за истину в последней инстанции. В той самой первой своей книге, что была издана при участии Вавилова, Иван Владимирович писал: "Я нисколько не претендую на какую-то выставку новых открытий или на опровержение каких-либо установленных авторитетами науки законов, я только излагаю мои заключения и доводы на основании личных, практических моих долголетних работ в деле выведения новых сортов плодовых растений, причем, очень может быть, впадаю в некоторых случаях в ошибки неправильного понимания различных явлений и жизни растений и приложения к ним хотя бы законов Менделя и других учений последнего времени, но такие ошибки неизбежны при всяких работах, большого значения иметь не могут, так как впоследствии, вероятно, будут исправлены другими деятелями".
Нет, Мичурин не мог обижаться на своего научного оппонента академика Вавилова. Читая полные благородства строки Ивана Владимировича о тех, кто с полным правом придет, чтобы поправить его ошибки, понимаешь: это традиция, великая традиция науки. Здесь приглашают к спору, но не к ссоре, к возражениям, но не к драке.
* * *
Трофим Денисович Лысенко был на одиннадцать лет моложе Вавилова. Он родился на Украине в селе Карловка в 1898 году. Учился в школе садовода и в Сельскохозяйственном институте в Киеве, работал на Белоцерковской опытной станции. С 1925 года работал он в азербайджанском городке Ганджа (ныне Кировабад), ведал в Институте хлопка бобовыми и высевал их чуть ли не через каждые пять дней в течение всего года. На полях того же института ставили свои опыты вировцы. Профессор Вавилов слышал от них об экспериментах Лысенко и живо заинтересовался этими опытами.
Надо заметить, что уже тогда (ему не было еще и тридцати) Лысенко умел производить на окружающих впечатление личности незаурядной. "Длинный, худой, весь постоянно выпачканный землей. Кепку надевает одним махом, и она всегда у него торчит куда-то вбок. Словом, полное пренебрежение к себе, к своей наружности. Спит ли вообще - неизвестно, мы выходим на работу - он уже в поле, возвращаемся - он еще там. Все время копается со своими растениями, все время с ними. К ним он очень внимателен. Знает и понимает их вообще прекрасно, кажется, умеет разговаривать с ними, проникает в самую душу их. Растения у него "хотят", "требуют", "любят", "мучаются"..." Так писал своим родным в декабре 1928 года сослуживец, а в будущем близкий друг Лысенко Донат Долгушин. И в том же письме: "Это настоящий творческий ум, новые оригинальные идеи так и прут из него. И каждый разговор с ним поднимает в голове вихрь интересных мыслей. Он всегда в своей работе, энтузиаст отчаянный. Наблюдателен невероятно" 18.
Надо полагать, Вавилова привлекли в Лысенко те же черты, что и Долгушина: он любил самостоятельно мыслящих и увлеченных. О взглядах своего нового знакомца знал Николай Иванович в те годы очень мало, почти что ничего. Он не знал, например, что агроном из Ганджи принципиально не читает мировую биологическую литературу (этому мешало, кроме прочего, незнакомство с иностранными языками) и особенно презрительно относится к исследованиям генетиков. "Многое из того, что мы проходили в институте, например о генетике, он [Лысенко] считает "вредной ерундой" и утверждает, что успех в нашей работе зависит от того, как скоро мы сумеем все это забыть, "освободиться от этого дурмана"", - писал Донат Долгушин. По поводу подобных воззрений друзья даже шутили: "Лысенко уверен, что из хлопкового зерна можно вырастить верблюда, а из куриного яйца - баобаб..." (В каждой шутке есть доля истины. Но кто бы из молодых шутников 1928 года мог подумать, что через двадцать пять лет их друг совершенно серьезно напишет, что в его опытах из зерна пшеницы получилось три растения различных родов: пшеница, ячмень и рожь!) 19
Обычно нетерпимый к биологической неграмотности, Вавилов при первой встрече не обратил внимания на странные взгляды собеседника. Его больше заинтересовала гипотеза Лысенко, о которой Донат Долгушин рассказывает так: "Он [Лысенко] установил, - и это не подлежит теперь никакому сомнению! что все озимые растения, которым, как принято думать, необходим зимний покой для того, чтобы они в следующем году зацвели и дали семена, - на самом деле ни в каком "покое" не нуждаются. Им нужен не покой, а холод, сравнительно небольшая порция (но не ниже нуля!) пониженной температуры.
Получив эту порцию, они могут развиваться без всякого перерыва и дадут семена. Но эта порция пониженной температуры может сыграть свою роль, даже когда растение еще не растение, а едва наклюнувшееся зерно. Таким образом, если, например, семена озимой пшеницы слегка замочить и, продержав некоторое время на холоде, посеять весной, то они нормально разовьются и дадут урожай в то же лето, как настоящие яровые!
Представляете себе, дорогие мои, что это значит? Сокращение вегетационного периода растений, перемещение многих культур на север и черт знает что еще! Это, несомненно, открытие и - крупного научного значения... Вот какой у нас Лысенко!" 20
Восторг Доната Долгушина по поводу агрономического приема, который вскоре стал известен как яровизация, понять нетрудно. Вчерашнему выпускнику сельскохозяйственного факультета яровизация действительно могла показаться открытием новым и значительным. Труднее объяснить позицию Николая Ивановича. Правда, при первом знакомстве Вавилов оценил яровизацию значительно более сдержанно, чем приятели Лысенко. Разная потребность растений в низкой температуре? Интересный факт. Директор института даже нашел ему применение; по этому различию удобно будет классифицировать растительные богатства, собранные в ленинградской коллекции. "Учитывая, в частности, этот признак, - говорил Вавилов, - мы станем лучше районировать (распределять по климатическим зонам) наши сорта и культуры". Ни о каком продвижении южных растений на север пока нет и речи, но опыты Лысенко Николай Иванович оценивает тем не менее как яркие и самобытные. Это в его духе: поддержать, ободрить всякого подающего надежды.
В 1929 году молодой агроном Лысенко получил приглашение выступить с докладом на Всесоюзном съезде генетиков и селекционеров в Ленинграде. Для провинциала, почти не имеющего печатных работ, это была немалая честь. Хотя съезд именовался всесоюзным, присутствие многочисленных гостей из-за рубежа (таких видных биологов, как Р. Гольдшмитд и Э. Баур из Германии, Федерлей из Финляндии) превратило его по существу в международный форум генетиков. Научный уровень докладов был чрезвычайно высок. Недаром иностранные гости писали тогда, что "опубликованные в СССР труды по генетике и селекции превосходят все работы, изданные в странах Запада" 21.
Доклад Лысенко (сделанный совместно с Д. Долгушиным) восторгов, однако, не вызвал. В прениях видные физиологи растений указали на то, что лысенковская яровизация - отнюдь не новость: о "холодном проращивании" писал советский ученый Н. А. Максимов, а как агротехнический метод ее предлагал (и безуспешно) в середине XIX века американец Клигшарт. Выводы Лысенко о световой стадии, по мнению многих, тоже сильно напоминали мысли о фотопериодизме Гарнера и Алларда.
Председатель съезда академик Вавилов, однако, беседуя в кулуарах с профессором Н. А. Максимовым, сказал, что Лысенко надо непременно поддержать: у него оригинальный ум и ко многим выводам пришел он независимо от своих научных предшественников.
Лысенко и его приятель Д. Долгушин остались очень недовольны приемом, который им оказали виднейшие селекционеры и генетики страны. Через двадцать лет брат Доната, Юрий Долгушин, писатель-популяризатор, описывая в своей книге "У истоков новой биологии" выступление Трофима Денисовича на съезде генетиков 1929 года, заметил: "Это была его первая встреча с противником (?), из которой ему стало ясно, что в этой борьбе ему надо действовать иными путями (?!?)". Мы теперь знаем, какими путями начал со временем действовать Т. Д. Лысенко. Но в 1929 году о характере этих будущих путей еще никто не догадывался.
Прошло еще два года. Лысенко перебрался из Азербайджана в Одесский селекционно-генетический институт, перенес туда опыты, начатые в Гандже. На новом месте произвел он на сослуживцев впечатление столь же сильное. Директор института Степаненко в частном письме, посланном в начале 1931 года, писал: "Последние достижения т. Лысенко сулят нам такие перспективы для практического применения, какие нельзя было предполагать еще несколько месяцев назад". Степаненко сообщал, что Лысенко заставляет кукурузу вызревать на две-три недели раньше, "воздействуя темнотой на чуть начавшие прорастать семена". Таким образом, открывалась якобы возможность перенести кукурузу на далекий север, "с хлопком получены такие же блестящие данные... Через месяц-полтора ожидай сообщения о том, что кукуруза выбросит метелки вместе с началом цветения ранних яровых, а хлопок вступит в бутонизацию недели на две раньше обычного". Письмо было адресовано в ВАСХНИЛ некоему Владимиру Матвеевичу, лично знакомому Степаненко. Цель послания - выбить дополнительные кредиты на опыты Лысенко. И надо сказать, роль свою письмо это, несомненно, сыграло. Тем более что автор не преминул сообщить адресату, что Лысенко очень осторожен, скромен. Работает буквально и день и ночь..." 22
Письмо из Одессы в Москву было послано в мае, но еще раньше, в феврале, Вавилов, внимательно следивший за деятельностью агронома-экспериментатора, пригласил Лысенко сделать доклад на президиуме ВАСХНИЛ. Молодой специалист, деловито, хотя и несколько сухо, изложивший суть своих опытов, понравился руководителям Академии. Он по-прежнему не знал научной терминологии и не был знаком с трудами других биологов, но собственные его идеи показались членам президиума перспективными. Только Вавилов мог заметить, что за прошедшие пять лет в идеях агронома не произошло сколько-нибудь значительных перемен. Он снова рассказывал о сказочном действии все той же яровизации: "Многие сорта злаков (озимые, полу озимые) при весеннем посеве не могут переходить или слишком поздно переходят в стадии плодоношения из-за отсутствия в полевой обстановке соответствующих температур, - говорил Лысенко. - Хлопчатник и многие другие теплолюбивые растения вне хлопковых районов не переходят или поздно переходят в стадию плодоношения по той же причине. Многочисленные опыты со злаками показали, что соответствующую температуру, которой не хватает в полевой обстановке, можно дать посевному материалу (зерну. - М. П.) до посева и этим заставить растение плодоносить в тех полевых условиях, в которых оно обычно не плодоносит" 23.
Повторяю, у академика Вавилова и членов президиума ВАСХНИЛ (среди них были такие видные ученые, как академик Г. К. Мейстер, академик А. С. Серебровский, академик M. M. Завадовский) сам Лысенко, характер его опытов и убежденность, с которой он отстаивал свои воззрения, вызвали симпатии. Но к 1931 году, кроме личных достоинств одесского растениевода, возникли некоторые новые обстоятельства, которых не было в 1928-м. Лысенко выступал в Москве в то самое время, когда по научным сельскохозяйственным учреждениям прокатилась волна навязанного сверху практицизма. Руководители того же типа, что любыми средствами форсировали коллективизацию, собирались готовить биологов в совхозах и планировали во что бы то ни стало увеличивать посевные площади в стране ежегодно на 15-20 миллионов гектаров, теперь стали требовать, чтобы ученые, "включившись в социалистическое соревнование", давали неподдельные практические результаты. Тщетно было объяснять им, что самые важные для практики решения родились из сугубо теоретических поисков. Можно было бы напомнить, например, что теоретические труды русского академика XVIII века Йозефа Кольрейтера привели к открытию метода межвидовой гибридизации, что столь же теоретические изыскания американца Шелла подарили кукурузоводам мира высокоурожайную гибридную кукурузу. Таких примеров в любой области науки - тысячи. Но эпоха темпов ничего такого в расчет не брала. В ходу была "логика" иного рода: "Может ли быть в науке такое положение: теория сделала какое-то движение, шаг вперед, а практика от этого никакого облегчения не получает? Я с детства не понимал, как это может быть, и всегда терпеть не мог, когда мне пытались доказать, что такие бесплодные, бесполезные для практики теоретические достижения чего-нибудь стоят" 24. Эти слова принадлежат Лысенко. Правда, не тому скромному агроному, который только что сделал свое первое сообщение в Академии сельскохозяйственных наук, а Лысенко - президенту ВАСХНИЛ, семнадцать лет спустя. Но дело не в дате, а в том, что именно такие взгляды восторжествовали в самом начале тридцатых годов. От академии стали настойчиво требовать, чтобы открытия ученых помогали повышать урожай сегодня же, приносили материальные ценности на полях страны немедленно.
В этой обстановке президиум ВАСХНИЛ прежде всего принял к сведению, что яровизация - практическое открытие. В другое время ученые, конечно, потребовали бы сначала проверить утверждения Лысенко на опытных делянках других научных учреждений. Но в 1931 году для этого попросту не было времени. И академики, удовлетворившись докладом специалиста из Одессы, постановили: считать яровизацию методом большого практического значения. Так, вопреки главному принципу биологической науки, поддержка и пропаганда нового открытия началась задолго до того, как кто-либо повторил опыты Лысенко. Ошибка? Ее не заметили. Наоборот, мысль о том, что агрономическая наука дает стране зримые, конкретные блага, обрадовала, увлекла академиков. Ветер энтузиазма тридцатых годов надувал в ту пору и не такие паруса. Короче, в 1931 году агроном Лысенко и его яровизация оказались находкой для всех: и для администраторов, и для ученых.
Начало организованной селекционной работы в России относится к концу XIX в. В 1877 г. в Петербурге и в 1881 гг. в Москве создаются станции по контролю за качеством семян. В 1884 г. основано Полтавское опытное поле, в 1886 г. – Немерчанская и Уладово-Люлинецкая опытные станции. В 1896 г. П.А. Костычев основал Шатиловскую (ныне Орловскую) сельскохозяйственную опытную станцию. В 1903 г. Д.Л. Рудзинский организовал селекционную станцию при Московском сельскохозяйственном институте (ныне Московская сельскохозяйственная академия им. К.А. Тимирязева). В 1909–1912 гг. создается целый ряд опытных станций с отделами селекции: Харьковская, Саратовская, Краснокутская, Одесская, Мироновская. В советский период создаются зональные селекционные учреждения (НИИ сельского хозяйства Северо-Востока, Юго-Востока, Сибири, Центральных районов Нечерноземной зоны, Центральных районов Черноземной зоны, Белоруссии, Украины, а также специализированные институты по озимой пшенице (Краснодар), сахарной свекле (Киев, Воронеж), по масличным культурам (Краснодар), по кукурузе (Днепропетровск), зернобобовым и крупяным культурам (Орел), по рису (Узбекистан). На территории Брянщины действуют центры по селекции картофеля, люпина, малины, земляники, плодовых культур.
Работы И. В. Мичурина
Неоценимый вклад в развитие селекции растений внес отечественный селекционер, выдающийся преобразователь природы Иван Владимирович Мичурин (1855–1935). Объектом селекции служили разнообразные плодово-ягодные культуры: семечковые, косточковые; всего И.В. Мичуриным было создано свыше 300 сортов культурных растений, часть которых эксплуатируется до сих пор. Основные принципы работ И.В. Мичурина: гибридизация, отбор и воздействие условий среды. И.В. Мичурину принадлежит крылатое выражение; «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё – наша задача».
И.В. Мичурин был не просто талантливым садоводом-любителем. Он внес неоценимый вклад в мировую науку. В частности, Иван Владимирович экспериментально обосновал эффект смены доминирования: в зависимости от почвенно-климатических условий, характера подвоя и привоя и других факторов генотип может проявиться в фенотипе, а может и не проявиться. И.В. Мичурин использовал в своих работах метод ментора, основанный на различных комбинациях прививок. Для получения гибридов И.В. Мичурин широко использовал эколого-географические скрещивания – если родители происходят из разных географических районов или из разных местообитаний, то гетерозис проявляется наиболее сильно. Это вызвано тем, что эти родители имеют наиболее сильно различающиеся генотипы, сформировавшиеся в ходе естественного отбора в разных условиях. И.В. Мичурин установил, что селекцию сорта нужно вести в тех условиях, в которых планируется его дальнейшая эксплуатация.
Достижения отечественных селекционеров
Невозможно перечислить всех выдающихся отечественных селекционеров.
Назовем имена и основные достижения только некоторых из них:
Лукьяненко П.П. – озимая пшеница Безостая-1; всего более 40 сортов;
Ремесло В.Н. – озимая пшеница Мироновская-808;
Лорх А.Г., Букасов С.М., Юзепчук С.В. – картофель;
Пустовойт В.С. – высокомасличные сорта подсолнечника;
Жданов Л.А. – подсолнечник, устойчивый к заразихе;
Хаджинов М.И., Галеев Г.С. – межлинейные гибриды кукурузы на основе ЦМС;
Цицин Н.В. – пшенично-пырейные гибриды;
Мазлумов А.Л. – сахарная свекла.
Основные научные интересы Вавилова формировались в стенах Московского сельскохозяйственного института (ныне – РГАУ-МСХА имени К.А. Тимирязева). Время учебы и работы Н.И. Вавилова в этом ведущем аграрном высшем учебном заведении России тесно связано с именами блестящей плеяды исследователей и педагогов, внесших неоценимый вклад в развитие аграрных и биологических наук. Многие мировые достижения в этих областях берут начало в научных и прикладных работах коллектива Московского сельскохозяйственного института того периода. Для него были характерны открытость мировым научным достижениям, практическая направленность фундаментальных теоретических исследований, комплексность научных подходов, отношение к агросфере как к целостной системе, со своей историей и эволюцией, что приводило к необходимости исследований различных уровней организации этой системы.
Эти особенности в полной мере реализовались в научных работах Н.И. Вавилова, а также в его организационной деятельности, направленной на обеспечение практической реализации научных достижений. Мировое значение работ Н.И. Вавилова было и остается связанным с тем, что в своей научной жизни он реализовался так многогранно – как ученый-агроном, генетик, эволюционист, биолог и путешественник, растениевод, географ, создатель современных научных основ селекции, учения о мировых центрах происхождения культурных растений и разнообразия, их географическом распространении; как один из первых организаторов и руководителей биологической и аграрной науки СССР.
Один из самых ярких патриотов Тимирязевки академик Н.А. Майсурян определил жизнь Н.И. Вавилова такими словами: «Истинным подвигом Н.И. Вавилова-учёного были его выдающиеся научные исследования и созданные им теории. Подвигом путешественника были его научные экспедиции. Подвигом было его блестящее руководство крупнейшими научными учреждениями. Подвигом была его организаторская деятельность. Великим подвигом была вся его неповторимая жизнь, отданная беззаветному служению Родине… Николай Иванович был ярким проявлением народного гения, отражением неисчерпаемой силы своего народа, его прекрасных стремлений и его воли к победе, где бы эти стремления и воля ни проявлялись. Вавилов один из тех немногих на земном шаре людей, вокруг имени которых потомки слагают легенды».
Н.И. Вавилов впервые сформулировал основы целеустремленного поиска ценных для селекции комплексов, методы их сохранения и использования. Закон гомологичных рядов в наследственной изменчивости позволил разработать перспективную направленность селекционного процесса.
В 1906 году Николай окончил Московское коммерческое училище, затем сразу поступил в Московский сельскохозяйственный институт (бывшая Петровская земледельческая и лесная академия, ныне Российский государственный аграрный университет – МСХА имени К.А. Тимирязева).
Период 1906-1910 годов, когда в высшую школу значительно усилился приток студентов из широких народных масс, являлся, по словам А.Ф. Фортунатова, лучшим периодом в жизни старой Петровско-Разумовской школы и в его собственной педагогической деятельности.
В начале ХХ века, вплоть до 1917 года, в Петровско-Разумовском царила конструктивная, творческая атмосфера. Общие задачи, идеалы и цели сблизили преподавателей и передовую студенческую молодежь. Именно в этот период, с 1906 по 1917 гг., в Петровской академии учился и работал Николай Вавилов. Он говорил, что «это была пора, когда в академии было 300 студентов, знавших друг друга, когда вся академия от профессоров до студентов была большой дружной семьей. То была пора кружков любителей естествознания, общественной агрономии, дополнявших и без того прекрасную школу. Студент ловил идеи у профессуры и сам превращался в исследователя».
По словам академика Е.Ф. Лискуна, ученые этого периода составили самую блестящую эпоху деятельности академии, российской аграрной науки. «Это было блистательное поколение высокоодаренных профессионалов с широчайшим кругозором. Для них знание нескольких языков было естественным, знакомство с музыкой, литературой и театром – необходимым. Эти люди были специалистами высочайшей квалификации, преданными рыцарями научной аграрной истины».
С 1907 года Вавилов работал на селекционной станции института под руководством Д.Л. Рудзинского и С.И. Жегалова. Этих выдающихся генетиков-селекционеров, как и Д.Н. Прянишникова, Николай Иванович считал своими первыми учителями.
В начале октября 1912 года Николай Иванович прочитал лекцию на тему «Генетика и её отношение к агрономии». Это была, совершенно новая, никем ранее необсуждавшаяся, проблема, поставленная учителем и развитая учеником.
Лекции Вавилова этого периода ознаменовали начало российской генетики и истоки закона гомологических рядов изменчивости. Он первым в России и одним из первых в мире разработал четкую программу реализации достижений генетики для улучшения сортов культурных растений.
В 1913 году МСХИ командировал Вавилова для подготовки к профессорскому званию в ведущие исследовательские центры Англии, Франции и Германия. Николай Иванович сумел продуктивно использовать предоставленные ему возможности. Возвратившись в Россию осенью 1914 года, он с ещё большим рвением взялся за продолжение исследований по иммунитету, генетике и селекции на Селекционной станции при МСХИ. Одновременно с этим он продолжает выполнять свои педагогические обязанности на Голицынских высших женских сельскохозяйственных курсах. Постепенно, идя от растения к растению, от одного вида грибов к другому, он разработал физиологическую, как он назвал, генотипическую теорию растительного иммунитета.
Осенью 1914 года Н.И. Вавилов сдает магистерские экзамены, представив большую сводку по прививкам у растений. В этом же году он заканчивает капитальную работу «Иммунитет растений к инфекционным заболеваниям» и представляет ее в качестве диссертации. В результате этого исследования была установлена классификация видов иммунитета, вскрыты закономерности в распределении иммунитета у растений, а также его генетическая природа.
Н.И. Вавилов продолжал свою научно-исследовательскую и педагогическую работу, увеличивая масштабы изучения зерновых культур, особенно пшеницы.
В 1916 году в русских войсках, ведущих наступление на Турцию и занявших значительную территорию на северо-востоке Ирана, возникали частые заболевания, сходные с опьянением. Н.И. Вавилова, молодого профессора, недавнего выпускника, посылают в действующую армию. Он разобрался в причинах этого явления и поставил диагноз: причина «пьяной болезни» - ядовитый плевел, которым засорены пшеничные поля Северного Ирана. Спасены жизни солдат. Это было первым крупным путешествием Н.И. Вавилова в Азию для изучения культурных растений, которое охватило территорию Северного Ирана, прилегающие к Ирану территории России и Памира. Оно кардинально изменило его взгляды, заставив задуматься о местах локализации – центрах происхождения.
Впервые перед исследователем встала по-новому проблема происхождения ржи из сорняков, засорявших древнюю и первичную культуру пшеницы. Посещение курдских деревень связало в единое целое всю концепцию, которая затем, по возвращении Н.И. Вавилова, была доложена им в декабре 1916 года в Российском ботаническом обществе, встретив сочувственное отношение аудитории и особенно знатока культурных растений профессора Р.Э. Регеля.
По возвращению в Россию Н.И. Вавилов продолжаем исследования иммунитета растений. Поражает огромный охват культур, привлеченных им для изучения этого сложного явления: только хлебные злаки были представлены 650 сортами пшеницы и 350 сортами овса, а, кроме того, еще бобовые, огородные культуры, лен и др. Наряду с описанием поражаемости различных сортов проводился гибридологический анализ иммунных и поражаемых сортов, выявлялись их анатомические и физиологические особенности. Результаты этих разносторонних исследований с широким использованием эксперимента были обобщены в монографии «Иммунитет растений к инфекционным заболеваниям» (1919).
Выражение «эволюция, управляемая человеком» введено в научную лексику Николаем Вавиловым. Естественный отбор, по Чарльзу Дарвину, может вести к тем же самым результатам, что и творческая, созидательная деятельность. Мысль Н.И. Вавилова идет в обратном направлении – от естественного к искусственному. Человек берет на себя ответственность за судьбу эволюции.
Н.И. Вавилов одним из первых осознал, что законы Г.Менделя, теория чистых линий В.Иоганнсена, мутационная теория, разработанная С.И. Коржинским и Г. де Фризом, хромосомная теория Т.Моргана и его сотрудников являются теоретической основой практической селекции.
Н.И. Вавилов приходит к заключению, что селекция постепенно из искусства превращается в производство, в ремесло. Придавая огромное значение трудам Ч Дарвина, Вавилов делает вывод: «Для научной селекции эволюционное учение Дарвина стало первоосновой».
С точки зрения приложения законов генетики к практической селекции исключительным вкладом Н.И. Вавилова являются работы, которые, в сущности, представляют собой научные основы селекции.
Необходимо подчеркнуть значимость работы Н.И. Вавилова по мобилизации растительных ресурсов мира. Сейчас этой работе придается громадное значение в России и в других странах. Из исследований Н.И. Вавилова выросла целая научная область, связанная с необходимостью мобилизации мировых генетических ресурсов растений.
Богатое теоретическое наследие Н.И. Вавилова и большой опыт организатора сельскохозяйственной науки не теряют своей актуальности и практической значимости и в наши дни. Они составляют сокровищницу национального достояния, разумное использование которого способствует успешному решению современных проблем аграрной науки и сельскохозяйственного производства. Он был создателем и руководителем крупнейших научных центров страны – институтов растениеводства и генетики АН СССР. Много сделал Н.И. Вавилов для организации и развития научных исследований в крупнейших земледельческих регионах страны. Его деятельность была направлена на разработку проблем освоения новых земель на севере, востоке, на развитие субтропического и горного земледелия, налаживание семеноводческого дела, введение в культуру новых видов растений.
Идея создания в России генетического фонда растительности планеты сделалась становой идеей его жизни. Она превратила его – агронома, ботаника, генетика – ещё и в историка, лингвиста, крупнейшего географа-путешественника.
В 1926 году по его инициативе и при поддержке и участии председателя ЦИК Абхазии Н.А. Лакоба, было создано Сухумское отделение Всесоюзного института растениеводства, директором которого был Н.И. Вавилов. Впоследствии это отделение было переименовано в 1927 году во Всесоюзный интродукционный питомник субтропических культур ВИРа. Выбор места именно в Абхазии Н.И. Вавилов определил потому, что климат и почвы здесь наиболее типичны для всей зоны влажных субтропиков Черноморского побережья Кавказа и являются единственными классическими субтропиками в СССР.
Благоприятные условия Черноморского побережья Кавказа дали возможность ввести в культуру много субтропических растений из Китая, Японии, Средиземноморья, Австралии и Америки, где климатические условия по некоторым показателям близки к нашим. Эти растения не только хорошо растут, плодоносят, но подчас дают и обильный самосев, что говорит о высокой степени приспособляемости видов, форм и сортов в новых для них условиях обитания.
Н.И. Вавилов сыграл выдающуюся роль в том, что за сравнительно короткий срок в России была создана совершенно новая отрасль растениеводства – субтропическое сельское хозяйство. Свою вторую родину нашли в Абхазии представители субтропической флоры: из Юго-Восточной Азии – чайное растение, цитрусовые культуры, бамбуки, некоторые виды и роды подсемейства Aurantioideae, камфорный и ложнокамфорный лавры, лаковое дерево, криптомерия японская, китайская веерная пальма; из Средиземноморья – олеандр, дуб каменный, дуб пробковый, сосна приморская, сосна итальянская, хамеропс низкий; из Австралии – много видов из рода Eucaliptus, акация серебристая; из Америки – фейхоа, пальмы – юбея величественная, виды буции, сабаль, вашингтония, эритея вооруженная, а также кария, секвойя вечнозеленая, кипарис крупноплодный и др.
Интродукция осуществлялась путем обширных корреспондентских связей Сухумской опытной станции ВИРа с зарубежными странами, а также благодаря многочисленным экспедициям в тропические и субтропические страны земного шара. По инициативе и под руководством Н.И. Вавилова в 1927-1934 годах состоялись экспедиции в Мексику, Японию, Индию, Египет, Палестину, Алжир и другие страны.
Обширный материал, привезенный из этих экспедиций, подробно изучался с целью его практической пригодности, ценности и последующего биологического исследования. Н.И. Вавиловым была поставлена задача дальнейшего сортоиспытания и выделения для хозяйственного использования и селекционных целей всего наиболее ценного из изучавшихся интродуцированных растений. Собранные Сухумской опытной станции ВИРа растительные богатства по многочисленным культурам дали начало целому ряду новых научно-исследовательских организаций и совхозов.
Сегодня в Научно-исследовательском институте сельского хозяйства Академии наук Абхазии, который успешно продолжает научно-изыскательские исследования и традиции, заложенные великим ученым – академиком Н.И. Вавиловым, создана уникальная коллекция, состоящая из 3200 образцов, в том числе 1004 цитрусовых, 1507 плодовых и 680 технических культур.
Вавилов часто бывал в Абхазии и весьма интересовался плодотворной деятельностью Сухумской опытной станции ВИРа, ставшей признанным центром аграрной науки, интересовался ростом его ученых, совершенствованием тематики научно-исследовательских работ, состоянием материально-технической базы.
Николай Иванович, в частности, обращал внимание на проблему изучения традиционной культуры абхазского народа, подчеркивая, что она интересна своей оригинальностью, самобытностью и во многих отношениях поучительна.
В Абхазии высоко ценят многогранную научную и организаторскую деятельность Н.И. Вавилова и стараются продолжать дело, начатое великим ученым. В последние годы в Республике заложены сотни гектаров плодовых садов и питомников, планируется строительство плодохранилищ.
В.М. Баутин, академик РАН, почетный иностранный член Академии наук Абхазии, доктор экономических наук, профессор РГАУ-МСХА имени К.А. Тимирязева
Л.Я.Айба, академик Академии наук Абхазии, иностранный член РАН, доктор сельскохозяйственных наук, профессор, ген.директор Научно-исследовательского института сельского хозяйства Академии наук Абхазии.
САДОВОД МИЧУРИН, АГРОНОМ ЛЫСЕНКО И РОЖДЕНИЕ "ПРОГРЕССИВНОЙ БИОЛОГИИ"
Ничто так не поучительно, как заблуждение гения.
Академик П. Л. Капица
Пора, однако, познакомить читателей с другими героями дела Вавилова, самым непосредственным образом причастными к дальнейшим драматическим событиям.
Всякий, кому сегодня не менее сорока пяти лет, помнит время, когда каждый разговор об успехах советской сельскохозяйственной и биологической науки начинался и кончался здравицей в честь Ивана Владимировича Мичурина и Трофима Денисовича Лысенко. Из одной газеты в другую кочевали такие словосочетания, как "передовая мичуринская биология", "указания академика Лысенко", "мичуринский дарвинизм", "Мы не можем ждать милостей от природы…" и т. д. Людям более старшего поколения памятно и то, как в конце 30-х годов родились словечки "мичуринец" и "антимичуринец". Терминология эта, поначалу не очень понятная широкой публике, очень скоро вышла за пределы специальных изданий и научных аудиторий. Школьные учителя на уроках биологии, лекторы-популяризаторы, журналисты на страницах общей прессы быстро растолковали непосвященным, что термин "мичуринец" к термину "антимичуринец" относится так же, как белое относится к черному, рай к аду, мед к дегтю. С годами термины "мичуринский", "мичуринец" приобретали все более политический смысл. В конце тридцатых, в начале сороковых годов слова эти означали уже не только "научно состоятельный" и "сторонник верного направления в биологии", но также и "политически лояльный". Мичуринизм стал государственным взглядом на биологическую науку и сельское хозяйство, а всякое опровержение или сомнение в доктрине садовода Мичурина рассматривалось как политический выпад. Одним из первых антимичуринцев, то есть противников покойного Ивана Владимировича Мичурина, был объявлен в середине 30-х годов Н. И. Вавилов. Произносились против него в те годы и другие хулы, но сначала разберемся с этой. Вавилов враг Мичурина? Так ли?
Впервые Николай Иванович встретился с Иваном Владимировичем в сентябре 1920 года. В Воронеже только что закончился Всероссийский съезд по прикладной ботанике. Организатор съезда воронежский профессор Сократ Константинович Чаянов (впоследствии один из организаторов советской сельскохозяйственной науки) предложил гостям навестить плодовый питомник в недалеко расположенном городке Козлове. Энтузиазма это предложение не встретило: время было неспокойное, голодное, делегаты стремились поскорее добраться до родных домов. Но Чаянов настоял на своем, и специальный железнодорожный вагон доставил агрономов из губернского Воронежа в уездный Козлов. Делегаты съезда не пожалели о поездке: сад Мичурина, его опыты всех заинтересовали. Но условия, в которых трудился талантливый садовод, заставили даже привычных к спартанской скромности провинциальных опытников развести руками. "Мы вспоминаем убогую обстановку станции в начале революции, убогую избушку, в которой жил и работал один из самых замечательных плодоводов нашего времени. В запущенном саду приходилось с трудом разыскивать замечательные гибриды. Не было рук, чтобы привести сад в порядок", - писал впоследствии один из участников поездки . Автором этих строк был Вавилов.
В том году, когда тридцатитрехлетний саратовский профессор впервые навестил Козлов, Ивану Мичурину было уже шестьдесят пять. Большая часть жизни осталась позади, жизни тяжелой, одинокой, нищенской. В России о его опытах, поисках, сортах знали единицы. Даже Тимирязев, написавший превосходный очерк об американце Бербанке, ничего не слышал о русском Бербанке. В первые годы революции Иван Владимирович особенно нуждался в помощи. Сад стоял без изгороди, не было рабочих. Да что рабочих! У плодовода-новатора не было средств на то, чтобы прокормить семью. "Каждый из нас по окончании рабочих часов садится поставить ту или иную заплату на башмак, сапог или одежду, а затем нужно еще заработать что-либо на стороне на содержание семьи, так как получаемого жалования не хватает на десятую долю расходов…" - писал Мичурин профессору Чаянову 25 сентября 1922 года . Садовод не упомянул при этом, что, изыскивая средства к существованию, вынужден паять прохудившиеся ведра и принимать в починку пишущие машинки.
Именно в эту тяжкую для Ивана Владимировича пору на помощь пришел Вавилов. Еще в первый свой приезд он познакомился с идеями козловского самоучки и понял, что перед ним талантливый и пытливый искатель. Когда по документам и письмам начала 20-х годов прослеживаешь отношения двух растениеводов, то совершенно ясно видишь цель ленинградского профессора: открыв для себя Мичурина, Вавилов стремится как можно шире распространить известность провинциального садовода. Это очень по-вавиловски: полюбившиеся ему чужие исследования Николай Иванович популяризует даже охотнее, чем свои собственные. Между ленинградским институтом и плодовым питомником в Козлове идет оживленная переписка, обмен растениями. Николай Иванович составляет перечень всего опубликованного Мичуриным. Он просит садовода написать для журнала итоговую статью и принимает эту статью к печати. Наконец, он направляет в Козлов известного плодовода В. В. Пашкевича опять-таки для того, чтобы тот описал научную деятельность Мичурина.
Но Вавилову и этого мало. Мичурин бедствует, необходимо помочь ему практически, немедленно. В начале 1922 года Николай Иванович выступил на Всероссийском совещании по опытному делу с речью, в которой призвал Наркомзем РСФСР как можно скорее поддержать питомник Мичурина. В Народный комиссариат земледелия отправлено письмо: повод самый уважительный - надо отметить сорок пять лет научной деятельности выдающегося русского селекционера. Послав письмо, Николай Иванович следом сам едет в Москву "проталкивать" свой меморандум. И вот, наконец, хлопоты завершены. Девятого октября 1922 года коллегия Наркомзема принимает решение:
"1. Выдать И. В. Мичурину особый акт, во-первых, с указанием его государственных заслуг, выразившихся в многолетней работе по выведению ряда ценных сортов плодовых растений… во-вторых, пожизненно закрепляющий за ним земельный участок, на котором расположен его сад.
2. Выделить И. В. Мичурину - 500.000 рублей дензнаками 1922 года в его личное безотчетное распоряжение…
3. Поручить Редакционно-издательскому отделу НКЗ собрать и издать все труды Мичурина с его биографией и портретом под общей редакцией профессора Н. И. Вавилова…"
Это постановление сыграло важную роль в жизни Ивана Владимировича. Дом и сад его были освобождены от налогов, нужда отступила, а через год он был назначен директором значительно расширенного питомника имени Мичурина. Еще год спустя вышла его первая книга. Во вступлении Иван Владимирович писал, что сводка работ его за сорок шесть лет смогла увидеть свет только благодаря усилиям профессора Н. И. Вавилова. Перу Вавилова принадлежит и тепло написанное предисловие. Незадолго перед тем Николай Иванович вернулся из США, где, между прочим, навестил садовода Бербанка. Свое предисловие построил он на сравнении труда двух умельцев-самоучек: "Условия труда русского оригинатора неизмеримо труднее, но много поразительно сходного в духовном облике того и другого. Оба более сорока лет трудятся над общим делом. Оба пришли к тому, что пути достижений в создании новых пород, пути улучшения современных сортов растений лежат в широком привлечении со всех концов земли растительных форм, в широком применении скрещивания их между собой, в скрещивании диких форм с культурными… Как тот, так и другой на склоне лет, после полувекового упорного труда продолжают быть искателями, дерзающими идти вперед" .
Параллель между русским и американским плодоводом подчеркивал Николай Иванович несколько раз и позже. В январе 1929 года по его предложению в Козлов была послана телеграмма: "Первый Всесоюзный съезд по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству приветствует советского Бербанка, творца новых форм, полезных для человека, и желает новых сил и здоровья в Вашей ценной для Союза работе". По постановлению съезда телеграмму составил и подписал Вавилов.
А как относится к своему ленинградскому доброжелателю Иван Владимирович?
Агроном П. С. Лебедева, близкий друг Мичурина, пишет: "Впервые я услыхала о Николае Ивановиче из уст И. В. Мичурина… В этом году Н. И. организовал чествование Ивана Владимировича по поводу пятидесятилетия его работы. Я приехала к И. В. после юбилея, и он в первых же словах начал меня укорять: "Что же ты не приехала на юбилей вовремя, ведь у меня был Николай Иванович Вавилов. Ты знаешь, какой это человек: умница, большой ученый, прекрасной души. Ведь он мою работу выдвигает, так помогает в расширении наших работ. Он так поддерживает нас. Как он любит все новое! Вот где ты его теперь увидишь?!"
Молодому А. Н. Бахареву, будущему своему секретарю и другу, Мичурин в начале 1925 года рассказывал: "Вавилов - выдающийся деятель науки, светлая голова… Путешествует по всему свету и собирает нужные нам растения… И ведь что удивительно, владеет чуть ли не дюжиной языков… Ну и прямо скажу, сочувственно относится к нашему делу" .
Через несколько лет, в июне 1932 года, Бахарев оказался свидетелем встречи, которую он подробно описал:
"…К дощатой, почерневшей от времени беседке, возле которой остановился Мичурин, подошла группа мужчин. Гость оказался не один. С ним были вице-президент академии Александр Степанович Бондаренко и директор Сельхозгиза… Николай Иванович взял с собой сына Олега, мальчика лет двенадцати, в пионерском галстуке, в кепи, с фотографическим аппаратом…
Иван Владимирович и Николай Иванович, тепло улыбаясь, с радостными восклицаниями пожимали друг другу руки как старые добрые друзья… Иван Владимирович пригласил гостей на скамью, находившуюся в прохладной тени мощных кустов японской сирени… Я мыслил встретить в Вавилове сухого, чопорного, недоступного ученого. Но Николай Иванович, которого я видел впервые, удивил меня своим на редкость гармоничным сочетанием прекрасных манер и простоты в обращении, что как-то сразу располагало к нему и создавало атмосферу теплоты и сердечности.
Весь остаток дня мы сопровождали Мичурина и гостей по всем уголкам живой "зеленой лаборатории"… Показал Иван Владимирович президенту и свои сорта винограда, и абрикоса, и миндаля - этих южан, прекрасно акклиматизировавшихся под холодным небом Тамбовщины…
Николай Иванович взял плодик вишни, выдавил каплю сока и, посмотрев на нее перед лучом солнца, воскликнул:
Рубин! Истинный рубин… - дегустируя с восторгом плоды этой вишни, Николай Иванович теплым взором окинул Ивана Владимировича и потом озабоченно заговорил:
Если бы мы могли выполнять заказы народного хозяйства на выведение нужных сортов всех сельскохозяйственных растений, как это делаете вы, Иван Владимирович, мы в одно десятилетие оставили бы далеко позади селекционеров Западной Европы и Соединенных Штатов Америки. Размножайте эту вишню как можно скорее и как можно больше…
С экспериментальной базы Научно-исследовательского института в Селекционно-генетическую станцию имени И. В. Мичурина мне пришлось ехать в старомодной обширной и спокойной коляске с Николаем Ивановичем и его сыном Олегом. По дороге Николай Иванович расспрашивал меня о здоровье Ивана Владимировича, о его бытовых нуждах и просил в затруднительных случаях обращаться прямо к нему.
К вечеру второго дня пребывания в Козлове Николай Иванович перед возвращением в Москву снова посетил Ивана Владимировича… Иван Владимирович принял гостей в своей рабочей комнате.
Все, что я видел в молодых садах, питомниках, экспериментальных участках, в лабораториях, в музее радует тем, что мудрый прогноз Ленина о громадном государственном значении ваших работ, Иван Владимирович, сбывается…" - сказал Вавилов. И, как всегда, когда хотел показать ценность какого-то учреждения, добавил, что Козлов "станет Меккой для селекционеров всего мира" .
Сохранилось немало и других свидетельств о дружбе двух растениеводов. По просьбе Вавилова американские семенные фирмы посылали Мичурину нужные ему семена и посадочный материал. В библиотеке Ботанического института АН СССР в Ленинграде я видел экземпляр второго тома мичуринских "Итогов полувековых работ". На титульном листе характерным почерком Ивана Владимировича выведено: "Многоуважаемому президенту Академии сельскохозяйственных наук СССР академику Николаю Ивановичу Вавилову на добрую память от автора - И. В. Мичурина. 8 апреля 1933 года".
Последний раз Вавилов приехал в Мичуринск в сентябре 1934 года. Город вместе со всей страной праздновал шестидесятилетие научной деятельности знаменитого плодовода. Медь оркестров, галстуки пионеров, яркие костюмы гостей с Украины, Кавказа и из Средней Азии сливались с золотом и багрянцем плодоносных садов. Вечером 20 сентября в городском театре состоялось чествование великого садовода. Первое слово от имени двух академий произнес Вавилов: "Академия наук и мы, научные работники, все мы гордимся иметь в своей среде Ивана Владимировича Мичурина. Его подвиг показывает, как надо жить и как надо работать". Слова о том, что Мичурин достоин быть в среде членов Академии наук СССР, не случайно прозвучали в тот день. Через несколько месяцев, первого июня 1935 года, в протоколе общего собрания Академии наук СССР появилась запись: "Непременный секретарь доложил заявление двенадцати действительных членов Академии наук об избрании в почетные члены И. В. Мичурина". Первым подписал заявление Вавилов. Он же составил его текст. Вечером того же дня состоялось тайное баллотирование кандидатуры нового академика. Мичурин был избран почетным членом АН СССР сорока голосами. Против голосовало четыре человека.
Неделю спустя, 7 июня 1935 года, Мичурина не стало. Все газеты страны опубликовали траурное сообщение. На следующий день в "Правде" вышла статья Вавилова. Называлась она кратко - "Подвиг". Крупнейший биолог-теоретик Советского Союза не только высочайшим образом оценил подвиг Мичурина-практика, но и воздал должное мичуринскому теоретическому наследию. "Его труд проникнут материалистической философией, и многие положения его совершенно оригинальны. Во всех своих трудах Мичурин зовет к самостоятельности, к творческой работе".
Такова правда об отношениях между Вавиловым и Мичуриным. Казалось бы, из приведенных фактов мудрено сделать вывод о том, что Вавилов "антимичуринец". Но нашлись люди, которые заявили тем не менее, что хотя Николай Иванович и не был личным врагом Ивана Владимировича, но он противник, враг теоретических принципов Мичуринской селекции, а посему…
Проверим и это обвинение.
Обращаясь к молодежи, восьмидесятилетний старец, призванный мастер селекции Иван Мичурин, призывал молодых исследователей спорить с ним, а если у оппонентов есть свои собственные проверенные наблюдения, то, не стесняясь, опровергать его, Мичурина, взгляды. В этих словах весь Иван Владимирович - человек труда, собственными руками добывающий факты науки, с достоинством и симпатией глядящий навстречу новому поколению.
Спорить с учителями - великая традиция науки. Физиолог Клод Бернар оспаривал теории горячо любимого своего руководителя Мажанди, хирург Николай Пирогов опровергал своих предшественников в хирургии, Леон Орбели далеко не во всем соглашался с великим Павловым. Старая академическая формула "просят возражать", которой пользуются в научных журналах для того, чтобы разжечь дискуссию, могла бы послужить эпиграфом к истории любой науки. Позволительно даже утверждать, что только в противоборстве с прежде установленными истинами и развивалось от века человеческое знание. Больше того. Именно несогласные, упрямцы, готовые подвергнуть проверке любой тезис предшественников, достигли в науке более всего.
Вавилов был из упрямцев. В книге английского естествоиспытателя Р. Грегори , которую он отредактировал и снабдил предисловием, приведены слова, с которыми он, несомненно, был солидарен: "Прогресс заключается в поправках, вносимых в предыдущие исследования. Вот почему так важна для прогресса науки критика". Чувство критики не покидало Николая Ивановича при общении с самыми знаменитыми исследователями. Обучаясь в Англии, он высказывал свое несогласие с Дарвином, исписывая обложки и поля книги великого биолога весьма резкими замечаниями. Даже любимый учитель Вильям Бэтсон не избег нелицеприятной критики дотошного ученика. По поводу одной из последних бэтсоновских статей Вавилов со всей откровенностью заявил: "Мистер Бэтсон, как говорят в Туркестане, "кончает базар" и уже потерял то свойство, которое особенно нужно в научной работе: "жизненную подвижность"…" . Короче: в научных спорах Вавилов на лица не взирал. Его принцип на этот счет, очевидно, состоял в том, что научный анализ, научная проверка должны быть тем строже, чем крупнее открытие. Открытия селекционера Мичурина относились к весьма значительным. И Николай Иванович несколько раз давал требовательный и доброжелательный анализ творчества садовода.
Особенно обстоятельно изложил Вавилов свое мнение в статье "Праздник советского садоводства" . Он проследил три последовательных этапа, которые прошел Мичурин от первых неудачных экспериментов до полной победы своего метода. После того как длительная акклиматизация южных сортов не оправдала себя, Иван Владимирович обратился к отбору сеянцев, взращенных из семян лучших, опять-таки, южных сортов. Снова неудача. Только после этого он понял, что продвинуть плодоводство на север нельзя без скрещивания южан с северянами и без дальнейшего жесткого отбора.
Крупнейшая заслуга Мичурина, по мнению Вавилова, состояла в том, "что он, как никто в нашей стране, выдвинул идею отдаленной гибридизации, смелой переделки видов растении путем скрещивания их с другими видами и научно и практически доказал правильность этого пути" . Именно по этому мичуринскому направлению развивалось и развивается современное плодоводство. Именно этим путем И. В. Мичурин вывел около 350 различных сортов яблонь, груш, слив, абрикосов, персиков, винограда.
Вторая идея, которую так же очень высоко оценил у Мичурина Вавилов, была идея "широкой мобилизации сортового материала для скрещивания". В маленьком Козлове, раньше чем в самых блистательных питомниках мира, начали использовать для улучшения местных сортов дикорастущие, холодостойкие и болезнеустойчивые формы плодовых деревьев из Сибири, Канады, горного Китая, Тибета, с Дальнего Востока. "И. В. Мичурин первый понял исключительное значение смелого, широкого привлечения диких и культурных форм из трех основных очагов плодоводства в умеренных зонах, именно из Северной Америки, Юго-Западной Азии (включая Закавказье и Северный Кавказ) и Восточной Азии" . Кто, как не Вавилов, великий собиратель растительных ресурсов земли, творец мировой коллекции семян культурных растений, мог понять эту сторону поисков Мичурина? По существу, оба растениевода, независимо друг от друга, пришли к выводу, что отечественное сельское хозяйство (и в том числе русский сад) нужно обновить за счет растительных богатств земного шара.
Об этой великолепной находке Мичурина Николай Иванович не раз напоминал вировцам. Отправляя в том же 1934 году группу сотрудников на Дальний Восток, он как бы в укор себе говорил: "Просто неприлично становится… Абиссинию мы понимаем, а на Дальнем Востоке занимаемся болтологией, и кончилось тем, что [тамошний] материал [для гибридизации плодовых] вовлек Мичурин…"
Однако, сторонник хромосомной теории наследования признаков, Николай Иванович не мог согласиться со всеми приемами и выводами селекционера-плодовода. В частности, он совершенно не мог принять утверждение Мичурина о том, что так называемые вегетативные гибриды (потомки двух сращенных между собой различных растений) полностью подобны гибридам, полученным половым путем, то есть в результате скрещивания. (Кстати сказать, современная биология окончательно опровергла "учение" о вегетативной гибридизации как ненаучное. Высшая аттестационная комиссия СССР даже не рассматривает диссертации, написанные на эту тему.)
Почему у Мичурина, современника Моргана и Меллера, могли возникнуть такие ошибки?
Надо напомнить, что, хотя наиболее значительные открытия в генетике, те, что полностью перевернули старые представления о переносе наследственности, были сделаны в тридцатых годах нынешнего столетия, Мичурин, которому перевалило уже за семьдесят пять, не мог следить за быстро развивающейся мировой наукой. Тут нет его вины. Русский селекционер-самоучка и без того внес в биологию немалый вклад.
Было, однако, в работе Мичурина много и ненаучных, интуитивных приемов, методов, стоящих на грани "чудотворства". Представление о таких приемах дает устный рассказ саратовского селекционера Николая Ананьевича Тюмякова, который навестил Козлов в 1926 году.
"Горшков [ближайший сотрудник Мичурина. - М. П. ] обратился к Ивану Владимировичу: "Иван Владимирович, когда же мы займемся браковкой сеянцев?" Мичурин поднялся: "Пошли сейчас". Взял свою тросточку, пошел. Был он в солидном возрасте, но пошел быстро. Пришли на посадки молодежи . Иван Владимирович остановился, что-то делает. Я спрашиваю, что это он делает? "А это он метку свою ставит", - отвечает Горшков. Я заинтересовался, подхожу. Иван Владимирович… остановился около одного [деревца], потрогал рукой почку, пощупал лист и говорит: "Немного кисловат будет, ну ничего". Вытащил из кармана ленту свинцовую, она у него заготовлена была, номера пробиты, оплел вокруг веточки и пошел дальше…
Я потянул за руку Горшкова, шепотом спрашиваю: "Возраст сказывается?" Иосиф Степанович в ответ: "Нет, говорит, мы сами так думали. Но вот опыт его такой. Пощупает: "Кисловат будет, ну ничего." И представьте, старик не ошибался". Я говорю: "Ну, а завтра что будет?" - "Да вот пять меток он поставил, это значит, завтра я их высажу, а остальные мы выкорчуем и выкинем. Кисловаты или не кисловаты, это будет известно через несколько лет, а мне, говорит, площадь сейчас нужна"" .
Эпизод, рассказанный селекционером Тюмяковым, едва ли нуждается в комментариях. Его дополняет генетик Н. В. Тимофеев-Ресовский. Еще в 1923 году на Всероссийской сельскохозяйственной выставке он по просьбе Вавилова пытался объяснить Мичурину, что такое генетика. Разговор продолжался довольно долго, но, несмотря на все усилия Тимофеева-Ресовского, втолковать садоводу суть идей Менделя и Моргана так и не удалось . Тем не менее вокруг Ивана Владимировича нашлись люди, пожелавшие представить его безгрешным теоретиком. Они решили использовать возникшую в 30-х годах всенародную симпатию к Мичурину, для того чтобы создать в Козлове научно-исследовательский институт генетики. Очевидно, кое-кому не терпелось погреть руки на славе великого садовода. По этому поводу президент Всесоюзной сельскохозяйственной академии Н. И. Вавилов писал видному плодоводу В. Л. Симиренко: "Товарищи из Козлова используют всуе имя И. В. Мичурина. В писаниях Ивана Владимировича при всех его больших заслугах есть много элементов ненаучности, так же, как и у Бербанка. Дискутировать эти вопросы можно только в спокойной обстановке при достаточной подготовленности аудитории и судей, что, как Вы знаете, бывает не всегда… Одно дело большие заслуги Мичурина, ценность выведенных им сортов и ценность Ивана Владимировича самого как труженика, пятьдесят лет упорно и талантливо работающего, а другое дело - научная селекция, научное плодоводство. Для Ивана Владимировича они вовсе не были обязательны; по существу, его работа была его индивидуальным делом, с института же мы спросим науку. И то легкомыслие и, по-видимому, небольшой багаж, который свойствен ряду товарищей в Козлове, найдет объективную оценку в стране если не сегодня, то завтра" .
В этой оценке, думается, нет для Мичурина ничего обидного. Вавилов как крупный биолог-теоретик с одобрением относится к практическим достижениям селекционера Мичурина. Но при этом он откровенно обнажает ряд ненаучных, слабых мест мичуринской теории. Вавилов заметил, что в работах Мичурина биологические теории по существу играют очень малую роль. Как и американец Лютер Бербанк, селекционер из русского города Козлова очень многого добился в своем саду за счет своей интуиции и огромного опыта. Да Мичурин и сам, как всякий крупный исследователь и человек, никогда не выдавал свои взгляды за истину в последней инстанции. В той самой первой своей книге, что была издана при участии Вавилова, Иван Владимирович писал: "Я нисколько не претендую на какую-то выставку новых открытий или на опровержение каких-либо установленных авторитетами науки законов, я только излагаю мои заключения и доводы на основании личных, практических моих долголетних работ в деле выведения новых сортов плодовых растений, причем, очень может быть, впадаю в некоторых случаях в ошибки неправильного понимания различных явлений и жизни растений и приложения к ним хотя бы законов Менделя и других учений последнего времени, но такие ошибки неизбежны при всяких работах, большого значения иметь не могут, так как впоследствии, вероятно, будут исправлены другими деятелями".
Нет, Мичурин не мог обижаться на своего научного оппонента академика Вавилова. Читая полные благородства строки Ивана Владимировича о тех, кто с полным правом придет, чтобы поправить его ошибки, понимаешь: это традиция, великая традиция науки. Здесь приглашают к спору, но не к ссоре, к возражениям, но не к драке.
Трофим Денисович Лысенко был на одиннадцать лет моложе Вавилова. Он родился на Украине в селе Карловка в 1898 году. Учился в школе садовода и в Сельскохозяйственном институте в Киеве, работал на Белоцерковской опытной станции. С 1925 года работал он в азербайджанском городке Ганджа (ныне Кировабад), ведал в Институте хлопка бобовыми и высевал их чуть ли не через каждые пять дней в течение всего года. На полях того же института ставили свои опыты вировцы. Профессор Вавилов слышал от них об экспериментах Лысенко и живо заинтересовался этими опытами.
Надо заметить, что уже тогда (ему не было еще и тридцати) Лысенко умел производить на окружающих впечатление личности незаурядной. "Длинный, худой, весь постоянно выпачканный землей. Кепку надевает одним махом, и она всегда у него торчит куда-то вбок. Словом, полное пренебрежение к себе, к своей наружности. Спит ли вообще - неизвестно, мы выходим на работу - он уже в поле, возвращаемся - он еще там. Все время копается со своими растениями, все время с ними. К ним он очень внимателен. Знает и понимает их вообще прекрасно, кажется, умеет разговаривать с ними, проникает в самую душу их. Растения у него "хотят", "требуют", "любят", "мучаются"…" Так писал своим родным в декабре 1928 года сослуживец, а в будущем близкий друг Лысенко Донат Долгушин. И в том же письме: "Это настоящий творческий ум, новые оригинальные идеи так и прут из него. И каждый разговор с ним поднимает в голове вихрь интересных мыслей. Он всегда в своей работе, энтузиаст отчаянный. Наблюдателен невероятно" .
Надо полагать, Вавилова привлекли в Лысенко те же черты, что и Долгушина: он любил самостоятельно мыслящих и увлеченных. О взглядах своего нового знакомца знал Николай Иванович в те годы очень мало, почти что ничего. Он не знал, например, что агроном из Ганджи принципиально не читает мировую биологическую литературу (этому мешало, кроме прочего, незнакомство с иностранными языками) и особенно презрительно относится к исследованиям генетиков. "Многое из того, что мы проходили в институте, например о генетике, он [Лысенко] считает "вредной ерундой" и утверждает, что успех в нашей работе зависит от того, как скоро мы сумеем все это забыть, "освободиться от этого дурмана"", - писал Донат Долгушин. По поводу подобных воззрений друзья даже шутили: "Лысенко уверен, что из хлопкового зерна можно вырастить верблюда, а из куриного яйца - баобаб…" (В каждой шутке есть доля истины. Но кто бы из молодых шутников 1928 года мог подумать, что через двадцать пять лет их друг совершенно серьезно напишет, что в его опытах из зерна пшеницы получилось три растения различных родов: пшеница, ячмень и рожь!)
Обычно нетерпимый к биологической неграмотности, Вавилов при первой встрече не обратил внимания на странные взгляды собеседника. Его больше заинтересовала гипотеза Лысенко, о которой Донат Долгушин рассказывает так: "Он [Лысенко] установил, - и это не подлежит теперь никакому сомнению! что все озимые растения, которым, как принято думать, необходим зимний покой для того, чтобы они в следующем году зацвели и дали семена, - на самом деле ни в каком "покое" не нуждаются. Им нужен не покой, а холод, сравнительно небольшая порция (но не ниже нуля!) пониженной температуры.
Получив эту порцию, они могут развиваться без всякого перерыва и дадут семена. Но эта порция пониженной температуры может сыграть свою роль, даже когда растение еще не растение, а едва наклюнувшееся зерно. Таким образом, если, например, семена озимой пшеницы слегка замочить и, продержав некоторое время на холоде, посеять весной, то они нормально разовьются и дадут урожай в то же лето, как настоящие яровые!
Представляете себе, дорогие мои, что это значит? Сокращение вегетационного периода растений, перемещение многих культур на север и черт знает что еще! Это, несомненно, открытие и - крупного научного значения… Вот какой у нас Лысенко!"
Восторг Доната Долгушина по поводу агрономического приема, который вскоре стал известен как яровизация, понять нетрудно. Вчерашнему выпускнику сельскохозяйственного факультета яровизация действительно могла показаться открытием новым и значительным. Труднее объяснить позицию Николая Ивановича. Правда, при первом знакомстве Вавилов оценил яровизацию значительно более сдержанно, чем приятели Лысенко. Разная потребность растений в низкой температуре? Интересный факт. Директор института даже нашел ему применение; по этому различию удобно будет классифицировать растительные богатства, собранные в ленинградской коллекции. "Учитывая, в частности, этот признак, - говорил Вавилов, - мы станем лучше районировать (распределять по климатическим зонам) наши сорта и культуры". Ни о каком продвижении южных растений на север пока нет и речи, но опыты Лысенко Николай Иванович оценивает тем не менее как яркие и самобытные. Это в его духе: поддержать, ободрить всякого подающего надежды.
В 1929 году молодой агроном Лысенко получил приглашение выступить с докладом на Всесоюзном съезде генетиков и селекционеров в Ленинграде. Для провинциала, почти не имеющего печатных работ, это была немалая честь. Хотя съезд именовался всесоюзным, присутствие многочисленных гостей из-за рубежа (таких видных биологов, как Р. Гольдшмитд и Э. Баур из Германии, Федерлей из Финляндии) превратило его по существу в международный форум генетиков. Научный уровень докладов был чрезвычайно высок. Недаром иностранные гости писали тогда, что "опубликованные в СССР труды по генетике и селекции превосходят все работы, изданные в странах Запада" .
Доклад Лысенко (сделанный совместно с Д. Долгушиным) восторгов, однако, не вызвал. В прениях видные физиологи растений указали на то, что лысенковская яровизация - отнюдь не новость: о "холодном проращивании" писал советский ученый Н. А. Максимов, а как агротехнический метод ее предлагал (и безуспешно) в середине XIX века американец Клигшарт. Выводы Лысенко о световой стадии, по мнению многих, тоже сильно напоминали мысли о фотопериодизме Гарнера и Алларда.
Председатель съезда академик Вавилов, однако, беседуя в кулуарах с профессором Н. А. Максимовым, сказал, что Лысенко надо непременно поддержать: у него оригинальный ум и ко многим выводам пришел он независимо от своих научных предшественников.
Лысенко и его приятель Д. Долгушин остались очень недовольны приемом, который им оказали виднейшие селекционеры и генетики страны. Через двадцать лет брат Доната, Юрий Долгушин, писатель-популяризатор, описывая в своей книге "У истоков новой биологии" выступление Трофима Денисовича на съезде генетиков 1929 года, заметил: "Это была его первая встреча с противником (?), из которой ему стало ясно, что в этой борьбе ему надо действовать иными путями (?!?)". Мы теперь знаем, какими путями начал со временем действовать Т. Д. Лысенко. Но в 1929 году о характере этих будущих путей еще никто не догадывался.
Прошло еще два года. Лысенко перебрался из Азербайджана в Одесский селекционно-генетический институт, перенес туда опыты, начатые в Гандже. На новом месте произвел он на сослуживцев впечатление столь же сильное. Директор института Степаненко в частном письме, посланном в начале 1931 года, писал: "Последние достижения т. Лысенко сулят нам такие перспективы для практического применения, какие нельзя было предполагать еще несколько месяцев назад". Степаненко сообщал, что Лысенко заставляет кукурузу вызревать на две-три недели раньше, "воздействуя темнотой на чуть начавшие прорастать семена". Таким образом, открывалась якобы возможность перенести кукурузу на далекий север, "с хлопком получены такие же блестящие данные… Через месяц-полтора ожидай сообщения о том, что кукуруза выбросит метелки вместе с началом цветения ранних яровых, а хлопок вступит в бутонизацию недели на две раньше обычного". Письмо было адресовано в ВАСХНИЛ некоему Владимиру Матвеевичу, лично знакомому Степаненко. Цель послания - выбить дополнительные кредиты на опыты Лысенко. И надо сказать, роль свою письмо это, несомненно, сыграло. Тем более что автор не преминул сообщить адресату, что Лысенко очень осторожен, скромен. Работает буквально и день и ночь…"
Письмо из Одессы в Москву было послано в мае, но еще раньше, в феврале, Вавилов, внимательно следивший за деятельностью агронома-экспериментатора, пригласил Лысенко сделать доклад на президиуме ВАСХНИЛ. Молодой специалист, деловито, хотя и несколько сухо, изложивший суть своих опытов, понравился руководителям Академии. Он по-прежнему не знал научной терминологии и не был знаком с трудами других биологов, но собственные его идеи показались членам президиума перспективными. Только Вавилов мог заметить, что за прошедшие пять лет в идеях агронома не произошло сколько-нибудь значительных перемен. Он снова рассказывал о сказочном действии все той же яровизации: "Многие сорта злаков (озимые, полу озимые) при весеннем посеве не могут переходить или слишком поздно переходят в стадии плодоношения из-за отсутствия в полевой обстановке соответствующих температур, - говорил Лысенко. - Хлопчатник и многие другие теплолюбивые растения вне хлопковых районов не переходят или поздно переходят в стадию плодоношения по той же причине. Многочисленные опыты со злаками показали, что соответствующую температуру, которой не хватает в полевой обстановке, можно дать посевному материалу [зерну. - М. П. ] до посева и этим заставить растение плодоносить в тех полевых условиях, в которых оно обычно не плодоносит" .
Повторяю, у академика Вавилова и членов президиума ВАСХНИЛ (среди них были такие видные ученые, как академик Г. К. Мейстер, академик А. С. Серебровский, академик M. M. Завадовский) сам Лысенко, характер его опытов и убежденность, с которой он отстаивал свои воззрения, вызвали симпатии. Но к 1931 году, кроме личных достоинств одесского растениевода, возникли некоторые новые обстоятельства, которых не было в 1928-м. Лысенко выступал в Москве в то самое время, когда по научным сельскохозяйственным учреждениям прокатилась волна навязанного сверху практицизма. Руководители того же типа, что любыми средствами форсировали коллективизацию, собирались готовить биологов в совхозах и планировали во что бы то ни стало увеличивать посевные площади в стране ежегодно на 15–20 миллионов гектаров, теперь стали требовать, чтобы ученые, "включившись в социалистическое соревнование", давали неподдельные практические результаты. Тщетно было объяснять им, что самые важные для практики решения родились из сугубо теоретических поисков. Можно было бы напомнить, например, что теоретические труды русского академика XVIII века Йозефа Кольрейтера привели к открытию метода межвидовой гибридизации, что столь же теоретические изыскания американца Шелла подарили кукурузоводам мира высокоурожайную гибридную кукурузу. Таких примеров в любой области науки - тысячи. Но эпоха темпов ничего такого в расчет не брала. В ходу была "логика" иного рода: "Может ли быть в науке такое положение: теория сделала какое-то движение, шаг вперед, а практика от этого никакого облегчения не получает? Я с детства не понимал, как это может быть, и всегда терпеть не мог, когда мне пытались доказать, что такие бесплодные, бесполезные для практики теоретические достижения чего-нибудь стоят" . Эти слова принадлежат Лысенко. Правда, не тому скромному агроному, который только что сделал свое первое сообщение в Академии сельскохозяйственных наук, а Лысенко - президенту ВАСХНИЛ, семнадцать лет спустя. Но дело не в дате, а в том, что именно такие взгляды восторжествовали в самом начале тридцатых годов. От академии стали настойчиво требовать, чтобы открытия ученых помогали повышать урожай сегодня же, приносили материальные ценности на полях страны немедленно.
В этой обстановке президиум ВАСХНИЛ прежде всего принял к сведению, что яровизация - практическое открытие. В другое время ученые, конечно, потребовали бы сначала проверить утверждения Лысенко на опытных делянках других научных учреждений. Но в 1931 году для этого попросту не было времени. И академики, удовлетворившись докладом специалиста из Одессы, постановили: считать яровизацию методом большого практического значения. Так, вопреки главному принципу биологической науки, поддержка и пропаганда нового открытия началась задолго до того, как кто-либо повторил опыты Лысенко. Ошибка? Ее не заметили. Наоборот, мысль о том, что агрономическая наука дает стране зримые, конкретные блага, обрадовала, увлекла академиков. Ветер энтузиазма тридцатых годов надувал в ту пору и не такие паруса. Короче, в 1931 году агроном Лысенко и его яровизация оказались находкой для всех: и для администраторов, и для ученых.
По распоряжению Вавилова из Ленинграда в Одессу для проведения опытов с яровизацией были отправлены десятки посылок с зерном разных культур, собранных со всего света. Летом 1931 года президиум ВАСХНИЛ снова возвращается к вопросу об экспериментах Лысенко. Единогласно принимается резолюция: "Считать необходимым для разворачивания и расширения работ тов. Лысенко по укорачиванию длины вегетационного периода злаков, хлопка, кукурузы, сои, овощных культур и пр. ассигновать из бюджета Академии 30.000 рублей" . Год спустя сорок опытных станций получают задание проводить "опыты яровизации пшеницы по методу товарища Лысенко".
Заинтересованный новым делом, Вавилов весной 1932 года сам едет в Одессу. Вместе с Лысенко они обходят поля института, ездят по колхозам. Интеллектуал и ученый, Николай Вавилов, естественно, верит каждому слову своего спутника. Он уже распорядился поставить в ВИРе собственные опыты и проверить эксперименты Лысенко, но пока ему в голову не приходит заподозрить агронома в нечестности, подтасовке фактов. В письме, посланном из Одессы в Ленинград, он восторженно говорит обо всем увиденном: "Работа Лысенко замечательна и заставляет многое ставить по-новому. Мировые коллекции надо проработать через яровизацию…" Эта мысль теперь приковывает к себе Николая Ивановича: изменить, укоротить период от посева до плодоношения у южных растений, продвинуть с помощью яровизации новейшие привозные сорта на север. Какого агронома не прельстит такая перспектива! Вавилов не видит тут никакого чуда. Очевидно, Лысенко открыл новые, неизвестные прежде в физиологии растений закономерности. Ну что ж, научная истина не находится ни в чьем монопольном владении. Как справедливо заметил еще Гарвей: "Открытия могут быть сделаны случайно, и любой может учить другого: юноша - старика, простец - разумного". Не грех и ему, академику Вавилову, поучиться у наблюдательного агронома. Правда, в том же письме из Одессы есть и такие строки: "Ездил с Лысенко по колхозам и совхозам; много ошибок с яровизацией". Но Николай Иванович видит только ошибки, допущенные на местах. О том, что ошибкой может быть сама яровизация, пока еще никто не догадывается.
Николай Иванович настойчиво приглашает Лысенко приезжать в ВИР, проконсультировать ленинградских профессоров по физиологии растений. Даже в заграничной командировке, посещая виднейшие институты и лаборатории Америки, он продолжает размышлять о неожиданно расширившихся благодаря идеям Лысенко горизонтах генетики и селекции. "Сам думаю подучиться яровизации" , - пишет он летом 1932 года из США.
Известность агронома из Одессы нарастает как снежный ком. Но он все еще скромен: день и ночь его видят на полях, у своих делянок. Он не боится признаться, что ему не хватает знаний в той области, которую он разрабатывает. Одарен. Это видят все, кто с ним сталкивается. И в первую очередь Вавилов. Николай Иванович даже любит время от времени уколоть вировских физиологов и генетиков удачами одессита. Вот где энергия, вот у кого инициатива!
Весной 1932 года, собираясь на VI Международный генетический конгресс в США, президент ВАСХНИЛ составил список советской делегации. Рядом с докторами и профессорами генетики он поместил имя агронома Лысенко. Не ограничившись этим, Николай Иванович отправил личное письмо Трофиму Денисовичу с приглашением поехать в Америку, "где будет для генетика много интересного". На конгресс одесский специалист не поехал. Однако в своей речи, посвященной успехам отечественной биологии, Вавилов счел нужным сообщить ученым мира: "Замечательное открытие, сделанное Т. Д. Лысенко из Одессы, открывает новые огромные возможности для растениеводов и генетиков, работающих над индивидуальными вариантами… Сущность этих методов, которые специфичны для различных растений и различных групповых вариантов, состоит в воздействии на семена отдельных комбинаций темноты, температуры, влажности. Это открытие дает нам возможность использовать в нашем климате для выращивания и для работы по генетике тропические и субтропические растения… Это создает возможность расширить масштабы выращивания сельскохозяйственных культур до небывалого размаха…"
Однако, доверяя Лысенко как своему коллеге, Николай Иванович с конца 1931 года предложил всем опытным станциям ВИР, где проводились так называемые географические посевы, испытать эффективность яровизации. Особенно настойчиво требовал он испытывать яровизацию в условиях севера. "То, что сделал Лысенко, и то, что он делает, представляет совершенно исключительный интерес, и надо Полярному отделению эти работы развернуть", - писал он в Хибины агроному И. Г. Эйхфельду.
Но проверка в растениеводстве - дело не простое и не скорое. Каждый опыт требует самое малое года-двух, а то и больше. Чтобы точно оценить влияние яровизации на различные культуры в разных районах страны, нужны годы и годы. А пока на делянках выяснялась истинная ценность лысенковских идей, сам Лысенко быстро восходил в "научный" зенит. В 1932 году Николай Иванович хлопочет перед президентом Всеукраинской академии наук А. А. Богомольцем, чтобы Лысенко избрали в члены академии . Год спустя - еще одно ходатайство, адресованное в Комиссию содействия ученым при Совнаркоме СССР: Вавилов рекомендует агронома Т. Д. Лысенко в качестве кандидата на премию 1933 года за открытие яровизации. "И теоретически и практически открытие Лысенко уже в настоящей фазе представляет исключительный интерес, и мы бы считали т. Лысенко одним из первых кандидатов на получение премии" .
В 1934 году все тот же Вавилов обращает внимание Биологического отделения Академии наук СССР на исследования Лысенко. "Хоть природа яровизации подлежит дальнейшему изучению и, вероятно, вскроет еще много нового", но метод этот Николай Иванович считает "крупнейшим открытием". Столь же ценным представляется ему учение о стадиях развития растительного организма. "Товарищ Лысенко в течение 10 лет упорно работает в одном и том же направлении, - писал Вавилов. - Хотя им опубликовано сравнительно еще немного работ, но последние работы по значению представляют настолько крупный вклад в мировую науку, что позволяют нам выдвинуть его кандидатом в члены-корреспонденты Академии наук СССР" .
Докладывая в мае 1934 года в Совнаркоме о достижениях ВАСХНИЛ, президент Академии имени Ленина снова подчеркивает ценность научных открытий Лысенко. Это постоянное возвеличивание заслуг одесского растениевода вскоре дало свои плоды: на Лысенко обратили внимание высокие должностные лица. В Одессу зачастили гости из столицы Украины, а потом и из Москвы. Ученый из крестьян всем нравится - и анкетой, и своими высказываниями он на редкость точно соответствует требованиям времени. Народный комиссар земледелия СССР Я. А. Яковлев даже предоставил ему своеобразную привилегию: Лысенко мог по любому поводу обращаться лично к наркому. Лысенко не пренебрег такой возможностью, в 1932–1933 годах, как явствует из архива, он часто пишет Яковлеву, то жалуясь на недостаток сотрудников в лаборатории, то с просьбой перевести в Одессу своего приятеля Долгушина, то по другим столь же незначительным поводам. Просьбы его, как правило, выполняются. Нарком явно заинтересован работами Лысенко. Он лично заказывает агроному статью о яровизации для советского павильона на выставке в Кенигсберге, дает в 1932 году указание распространить яровизацию на 100 тысячах гектаров в совхозах и широко внедрять ее в колхозах.
Из книги Повседневная жизнь этрусков автора Эргон Жак
Данные медицинской биологии Этот вопрос не нов, и над его разгадкой билось множество ученых - археологов, антропологов, биологов, в основном, впрочем, пытавшихся доказать восточное происхождение этрусков. В своих последних статьях сэр Гейвин де Бир, директор музея
Из книги Дело генетиков автораГлава 3 КТО ВЫ, АКАДЕМИК ЛЫСЕНКО? ГРЯЗНЫЕ ПРОМОКАШКИ НА ИМЕНИ ЛЫСЕНКОЕсли почитать русскоязычную литературу последних пары десятилетий, то видно, что Лысенко выставлен просто настоящим монстром, своеобразным пугалом для ученых России и всего мира. Вот как его
автора Миронин Сигизмунд СигизмундовичЛысенко как ученый В конце 1929 года Лысенко писал: «Согласно нашему теперешнему представлению, нет ни озими, ни яри - имеются только злаки с различной степенью „озимости“… „Озимость“ же мы можем искусственно изживать».Полное описание «опытов» Лысенко приводится в
Из книги Сталинский порядок автора Миронин Сигизмунд СигизмундовичПрав ли был Лысенко? Да, сейчас, когда со времени той научной сессии прошло более 55 лет, стало ясно, что Лысенко был, в общем, не прав. Однако в то время это было совсем не очевидно. Если прочитать статью Лысенко «Генетика» в сталинской энциклопедии за 1949 год, то не очень
Из книги Образ врага [Расология и политическая антропология] автора Савельев Андрей Николаевич Из книги Евреи и жизнь. Как евреи произошли от славян автора Дорфман МихаэльЕврейские гены в лингвистике и в биологии От читателя «Библиотеки о. Якова Кротова», где размещен мой материал «Как евреи произошли от славян» я получил интересный вопрос: «Интересно, а возможность ныне путем генетического анализа устанавливать некоторые опорные вехи -
Из книги Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке автора Коллектив авторовОТ ЕСТЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ К БИОЛОГИИ В отличие от наук, связанных с изучением неорганической природы, подчиненной строгим, математически выраженным законам, концепции о живом находились под влиянием разнообразных философско-мировоззренческих идей. До недавнего времени
Из книги Русские учёные и изобретатели автора Артемов Владислав ВладимировичИван Владимирович Мичурин (1855–1935)
автораЧасть II. Революция в биологии и происхождение человечеств Как только мы перестанем смотреть на мир свысока, с величавою гордостью верблюда, перестанем смотреть на всех «иных» людей, начиная с хабилиса, как на примитивных недоумков, густая пелена предрассудков частично
Из книги Разные человечества автора Буровский Андрей МихайловичОткрытия молекулярной биологии и мифы популяризации Молекулярная генетика поставила многие точки над i, внесла ясность во многие вопросы – например, в вопрос о возможностях метисации сапиенса и более ранних форм человека. Одновременно эта новая становящаяся наука
Из книги История упадка. Почему у Прибалтики не получилось автора Носович Александр Александрович4. Будущее Эстонии: сможет ли постсоветская республика стать прогрессивной Скандинавией Новую шапку надел, а голову не вымыл. Эстонская пословица В последние годы в Эстонии осуществлялась масштабная реформа образования, которая, в частности, предполагает переход на
Из книги Всеобщая история [Цивилизация. Современные концепции. Факты, события] автора Дмитриева Ольга ВладимировнаСША в годы «прогрессивной эры» В новый век США вступили как динамично развивающаяся страна, задававшая тон во многих отраслях экономики. Несмотря на периодические всплески острых социальных конфликтов, рост активности рабочего движения и движения за независимые
Из книги Русские землепроходцы – слава и гордость Руси автора Глазырин Максим ЮрьевичЛысенко Владимир Иванович В. И. Лысенко (Харьков, 1955 г. р.), русский инженер-физик из Новосибирска, «альпинист
Из книги Зодчие Москвы XV – XIX вв. Книга 1 автора Яралов Ю. С.А. А. Кипарисова И. Мичурин (1700-1763) Сын небогатого помещика Костромской губернии, Иван Федорович Мичурин в числе других подростков, проявивших склонность к «наукам и художествам», был направлен в 1718 г. на обучение в Петербург. Там он был определен в Академию навигационных